Комментарий Анастасии Хаустовой к проекту Дмитрия Грецкого и Евгении Кац «Нарцисс в эпоху фотосинтеза»
Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает.
Овидий, «Метаморфозы», миф о Нарциссе
Если вы хотите узнать все-все об Энди Уорхоле, просто взгляните на поверхность: поверхность моих картин, моих фильмов и меня самого, вот он я. А под ней ничего нет.
Энди Уорхол, «Я стану твоим зеркалом»
К интерпретации мифа
Классическая версия сюжета о Нарциссе отражена в 3-й книге метаморфоз Овидия. Нарцисс, прекрасный пятнадцатилетний сын Кефиса и Лириопеи, шел по лесу, где его заметила горная нимфа Эхо, которая тут же влюбилась в него и пошла за ним следом. Когда Нарцисс обнаружил, что кто-то наблюдает и идет за ним, он воскликнул: «Здесь кто-нибудь есть?». Однако Эхо могла лишь повторять за другими. Когда она обнаружила себя и попыталась заключить Нарцисса в объятия, тот грубо оттолкнул ее, не приняв, таким образом, ее любовь. Отвергнутая нимфа провела свою жизнь в страданиях: ее тело увядало, лишалось силы до тех пор, покуда от нее не остался лишь голос. Когда Немезида, богиня правосудия, узнала об этом, она заманила Нарцисса в лесную чащу к источнику с кристальной зеркальной водой, в которой он увидел самого себя. Не отдавая себе отчета в том, что это лишь его собственное отражение, Нарцисс влюбился в юношу, заточенного под водой. В конце концов, он умер от истощения и осознания невозможности реализовать свою любовь, а на месте его тела вырос ароматный бледно желтый цветок.
Отражение, которое Нарцисс увидел на водной поверхности, Овидий называет simulacrum — симулякром — подобием. Это слово широко употреблялось в классической латыни и в основном имело нейтральные значения сходства. Однако, как отмечает философ Жан Бодрийяр, в ряде коннотаций симулякр не был нейтральным, что доказывает и миф о Нарциссе, который обладает определенной морализаторской установкой (не зря Нарцисс получает «по заслугам» благодаря богине, ни много ни мало, правосудия). Мы привыкли связывать нарциссизм с самовлюбленностью, однако использованием слова simulacrum Овидий подчеркивает, что Нарцисс влюбился не в себя, а в свое подобие, в поверхность зеркала, за которым пустота. И это важный троп всей философии Бодрийяра, провозгласившего нашу современность эпохой гиперреальности, в которой мы уже не можем отличить подлинную реальность от ее знаковой симуляции. Нет ничего плохого в любви, даже к самому себе — проблема в том, что Нарцисс увидел пустоту и отождествил ее с собой.
Рассуждения Бодрийяра подхватывает философ Жиль Липовецки, который в своей книге «Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме» утверждает, что современное общество потребления переживает «вторую индивидуалистическую революцию». В задаче Липовецки — проследить и проанализировать возникновение совершенно нового способа социализации и индивидуализации, радикально отличающегося от того, что существовал в XVII и XVIII веках. Липовецки отмечает, что каждому поколению свойственно находить соответствие себе в том или ином мифологическом персонаже, который рассматривается с точки зрения проблем сегодняшнего дня, и если раньше это были Эдип, Прометей, Фауст или Сизиф, то сегодня — Нарцисс как никто лучше отражает повышенное внимание человека к самому себе, своему телу, а также к другим лицам, миру и эпохе в тот момент, когда «”авторитарный” капитализм уступает место капитализму либеральному и гедонистическому».
«Постмодернистское общество, — пишет Липовецки, — больше не имеет ни идолов, ни запретов; у него нет ни величественных образов, в которых оно видит себя, ни исторических замыслов, которые мобилизуют массы. Отныне нами правит пустота, однако такая пустота, которая не является ни трагической, ни апокалиптической». Если раньше жизнедеятельность человека была направлена на преодоление или достижение каких либо целей — научных, культурных, утопических, — то сегодня нами движет лишь вялотекущее потребление, которое делает ставку только на самое себя: потребление ради потребления, самосовершенствование ради самосовершенствования, которое позволит еще больше потреблять.
Концепция нарциссизма — отклик на кульминацию частной сферы, и, пожалуй, действительно нельзя найти лучшей метафоры, в которой самовлюбленность и построение самоидентификации замыкаются на самих себе. Однако, если мы вернемся к интерпретации мифа о Нарциссе у Овидия, мы заметим, что уже нимфа Эхо не смогла ответить юноше ничего, кроме его собственных слов. Этот миф, на первый взгляд до боли простой и скрывающий в себе метафору самовлюбленности, оборачивается проблемой, в которой Нарцисс не просто влюбляется в самого себя (себя-то он как раз и не признал), а в другого, но такого же, как он. Именно здесь кроется проблематика гиперреальности Бодрийяра и эры пустоты Липовецки: уравнивающая сила капиталистического общества потребления уравнивает нас всех до «я», ничем не отличающихся друг от друга. Поистине, торжество симулякра.
Фотография как зеркало
Драма пустоты разыгрывается у Липовецки в терминах персонализации, что отсылает нас к значению слова persona как маски, роли, некоторой неподлинной сущности. Отсюда легко сделать скачок к осмыслению персонального компьютера, ставшего нашей маской per se — реальных «нас» заменили цифровые профили в соцсетях. Соблазнительность персонификации — маска интригует, призывает заглянуть под нее — оборачивается растворением в инфопотоках, потоках желания. К тому же, под нашими персональными масками никого нет — фильтры и выстроенные идентичности уже не просто скрывают что-то, что якобы лежит за ними: они подменили собой реальность. Липовецки называет это «роботизацией»: равнодушие, возникающее вследствие переизбытка информации, делает все безóбразным, безразличным, пустым.
Другой аспект мифа о Нарциссе раскрывает в своей книге «Как смотреть на мир» Николас Мирзоев, профессор медиа в Нью-Йоркском университете. В главе «Как смотреть на себя» он приводит яркий пример — автопортрет Марселя Дюшана в пятистворчатом зеркале, который манифестирует «многоликое “я” постмодернизма». Дюшан не просто заигрывает со своей идентичностью. Сама фотография сделана так, что не видно фотоаппарата: представьте зеркальный лабиринт, в котором остались одни лишь отражения. Фотография — первичный симулякр реальности, — лишила нас возможности указать на настоящего Дюшана.
«Нарцисс провел жизнь, глядя на свое отражение, но он не делал своих изображений для других» — важное замечание Мирзоева, которое сплавляет его теорию автопортрета, в современном изводе — селфи, — с «соблазном» Бодрийяра и Липовецки. Первоначальная функция фотографии — документация реальности — давно подменилась функцией селф-менеджмента и соблазнения: единственное, что может предложить современное пользовательское фото, — это конструирование символического капитала, который складывается из степени нашей привлекательности и вовлеченности в товарно-денежные отношения. Возможно, если бы Нарцисс мог запечатлеть себя, он бы не удовлетворился любовью к самому себе, а захотел бы влюбить в себя весь мир.
«I`ll be your mirror» — пелось в знаменитой песне The Velvet Underground эпохи Энди Уорхола, главного художника гиперреальности. The Velvet Underground и Уорхол, наставник и менеджер группы, книга интервью которого так и называется, не зря обращаются к зеркалу — отражая, оно теряет то, что отражает. Зеркало стало метафорой не только множественной идентичности — если я лишь отражаю то, что встает передо мной, значит у меня нет самости. «Я» просто копирует стереотипы поведения: политического, потребительского, не важно какого. При этом культура поглощает даже индивидуальность, естественность и натуральность, сделав их частью глобальной пиар-кампании. Ни для кого не секрет, что даже так называемые естественные фотографии в журналах обработаны, отмечает Мирзоев.
Предустановленные фильтры, которые мы часто используем для обработки фотографий, затрагивают проблематику заката авторского творчества, где решение относительно итогового изображения все еще было весьма существенным. В связи с этим, исследовательница медиа Элизабет Лош приходит к выводу, что машины начинают видеть за нас, используя часто недоступные нашему пониманию предустановки для формирования нашего же восприятия. И в этом смысле мы снова возвращаемся к роботизации персоны у Липовецки. Интернет, социальная сеть, новостные ленты, перегруженные фотографическими изображениями (с 2014 года в мире делается более 1 трл. фотографий, и эта цифра из года в год растет, пишет Мирзоев) — это медиум, который сам по себе является месседжем, и невозможность смотреть, минуя зеркало, уравнивает все, что оно отражает. Лента социальной сети самоценна и эквивалентна — новости и фотографии, без разницы какие, лишь подпитывают ее ход.
Мирзоев пишет, что фото в соцсетях — это социальный перформанс, который мы разыгрываем для других. Бодрийяр мыслит радикальнее и говорит, что никаких «других» уже нет — мы живем в полностью эквивалентном мире. Однако противоречия здесь нет, потому что и самому Нарциссу не было дела до другого, он разыгрывал свой перформанс для себя и собственного отражения. На мой взгляд, именно здесь кроется не только главная проблематика мифа о Нарциссе и нашей современности в целом, но и намек на возможность выхода за пределы симуляционного и безразличного существования.
Нарциссический фотосинтез
Исторически жанр фотореализма, к которому Дмитрий Грецкий и Евгения Кац обращались в других своих проектах, не просто симулировал реальность, а пытался поставить ее под вопрос. Однако главный момент, как мне кажется, состоит в том, в какой именно реальности или ее части он сомневался. «Нарцисс в эпоху фотосинтеза» наследует обозначенной фотореализмом проблематике и предлагает на нее свой, особый ответ.
Для этого проекта Грецкий и Кац создают ряд многомерных инсталляций. Сначала изображения, основой для которых стали фотографии художников в интерьере, переносятся на кальку с помощью большого графитового стержня. Далее на нее накладывается сетка рабица, к которой крепятся специальные пластиковые жгуты-стяжки, имитирующие штрихи. В отдельных случаях конструкции заливаются эпоксидной смолой и превращаются в витражи, которые в экспозиции подсвечиваются сзади.
Грецкий переводит фотографическое изображение в рисунок, что возвращает, оборачивает медиум фотографии к более раннему способу репродуцирования реальности, так сказать, способу менее симуляционному. Энергичные, бойкие и жесткие штрихи — результат перформативного действа художника: он словно борется с материалом, переосмысляя академический медиум строгой графики с его выверенными и тонкими штрихами, что становится своеобразным бунтом против стереотипов академического искусства.
Рабица и стяжки выводят изображения за пределы двухмерного пространства, но не иллюзорно, а наоборот, выпячивая трехмерность этих современных апроприированных строительных материалов. Именно поэтому работы Грецкого и Кац скорее абстрактны, они переосмысляют фигуру и фон: хотя изобразительно мы видим сюжеты, фактически мы наблюдаем игру и работу преломленного света и объема. Реальный материал выходит на первый план, иллюзорность деконструируется так же, как и симуляционность живописного реалистического полотна в абстракционизме.
Сюжетно композиции передают движение, работу и борьбу, демонстрируя крайнюю степень телесности. Обнаженное тело, реальное в своей сути, возвращает нас к пространственному присутствию объектов и вещей. Ханс Ульрих Гумбрехт, сетовавший в своей книге «Производство присутствия» на тиранию «культуры значения», которая в предельном изводе означает царство симуляционности и пустых слов, противопоставлял ей «культуру присутствия», которая возвращает реальному, прежде всего как телесному и материальному, его важную, чуть ли не первостепенную роль. И хотя здесь не идет речь о бинарной оппозиции — реальность всегда в некотором роде дана нам в означивании — Гумбрехт пытается спасти присутствие от деспотии знака.
Помимо этого, еще один сюжет в работе Грецкого и Кац — на мой взгляд, принципиально важный для обозначенной проблематики — это борьба двух тел. Современный Нарцисс наконец делится надвое, на себя и другого, которые то ли в любовной, то ли в агрессивной борьбе пытаются утвердить свое различие. Преображение через борьбу — центральный элемент всего проекта, и он проявляется не только как борьба двух тел, борьба с материалом, но и как отсылка к процессу фотосинтеза. Введение двоицы позволяет по-новому взглянуть на миф о Нарциссе и впервые противопоставить эквивалентной одномерности реальность межчеловеческого и межтелесного существования, эмансипированного в жесте взаимодействия с другими организмами или вещами. Сам по себе формат художественного дуэта перформативно утверждает различие. Различить в другом другого — вот возможность выхода за пределы симуляции.
И это касается не только межличностных отношений. Когда Грецкий и Кац берут за основу своего проекта миф о Нарциссе, их интересует в том числе итог этого мифа. Справедливое наказание Немезиды за то, что Нарцисс отверг Эхо, заключалось в том, что Нарцисс влюбился в собственное отражение. Он так страдал от этой неразделенной любви к самому себе, что единственное, что ему осталось — умереть от отчаяния. На месте его тела вырос прекрасный цветок, который так и называется, нарцисс. Во-первых, жизнь и рост растений обусловлены процессом фотосинтеза (который вынесен в заглавие проекта и в котором недаром слышны отсылки к фотографии) — сложным химическим процессом преобразования энергии видимого света в энергию химических связей органических веществ. При этом одним из конечных продуктов этого процесса становится сахар. С одной стороны, сахар — это питательное вещество, с другой — метафора слащавости современной, гламуризованной фотографической культуры. Во-вторых, возникновение нарцисса из тела юноши — основополагающая метаморфоза овидиевского сюжета о Нарциссе. Через миф человеческое тело стало подпиткой для возникновения нового — цветка. В этом несложно обнаружить троп философии Донны Харауэй, которая в эссе «Тентакулярное мышление» радикально заявляет: «Мы, люди, не гомо, а гумус; мы не антропосы, не постгуманисты, а компост». Для нее человек — лишь переходная стадия утверждения новых типов постгуманистических, животных и машинных сборок, которые, буквально, должны прийти на смену зашедшему в тупик человечеству.
Так в одном мифе сплавляется не только критика современного индивидуализированного мира, но и возможность сущностной трансформации человека через взаимодействие с другими организмами и веществами. Симуляционный мир, предложив виртуальную игру с идентичностями, замкнулся на самом себе, заключив человека в настоящую ловушку антропоцентризма. Эта реальность пытается утвердить свой примат и диктат, однако именно возвращение к телу, материалу, веществу, короче — к другому, отличному от нас, способно совершить такую метаморфозу. Что интересно, более ранняя версия мифа о Нарциссе, сравнительно недавно обнаруженная среди оксиринхских папирусов и приписываемая Парфению Никейскому, заканчивается самоубийством Нарцисса. Поэтому проект «Нарцисс в эпоху фотосинтеза» дает нам, на мой взгляд, две возможности выхода за пределы симуляции: все еще гуманистическую и постгуманистическую. И пока вторая — в процессе несомненной реализации, здесь и сейчас мы можем, как минимум, убить Нарцисса в себе, чтобы вырваться из порочного круга самоублажения и самолюбования и обнаружить, наконец, путь к другой реальности.
Анастасия Хаустова
Фотографии © Marina Gisich Gallery
Выставка Дмитрия Грецкого и Евгении Кац «Нарцисс в эпоху фотосинтеза» проходит в Marina Gisich Gallery (Санкт-Петербург) с 26 ноября 2021 по 28 января 2022
Онлайн-школа современного искусства NEWARTDOM
Подписывайтесь на наши соцсети, чтобы быть в курсе последних новостей
TG — VK — IG —FB